Сижу на кухне на старом стуле в холодном доме, Смеюсь над фразой, мол, человека не место красит. Быт примитивен, как примитивны стихи в альбоме, Что пишут школьницы ровным почерком в старшем классе. Как будто утро. В сковороде подгорели гренки. Грохочет лифт. Престарелый чайник хрипит надсадно. Соседка слева выносит мусор, шаги за стенкой, И вечно кажется, будто завтракаешь в парадной. Над крышей боинг взрыхляет тучи тяжелым плугом. Продрогший голубь терзает клювом горбушку хлеба. Забытая на скамейке кукла глядит с испугом На бесконечную, беспросветную серость неба. Вранье в газетах подорожало. Взлетела такса На беспардонно пошлую жвачку телеэфира. Война в Осетии расплывается черной кляксой, Ползут, как гусеницы, танки по карте мира. Смотрю на карту: вот это Гори, а тут Цхинвали, Там жили люди, ходили в гости, кипели страсти. Одни расстреляны, Боже правый, других взорвали. Убийство - имя существительное, синоним власти. Включаю музыку, заглушая чужое горе. Сквозь всхлипы плакальщиц пробивается стон Кавказа, Многоголосье прекрасных гор, удивленье моря... Смерть ирреальна. В контексте вечности - просто фаза. Плетусь за хлебом по мокрой бровке. Ну что ты можешь? Кричать так громко, чтоб было слышно по всей Вселенной? От мысли этой свело нутро и мороз по коже. Плетусь по бровке. Несовершенна. Несовершенна...