Все заросло обманом и тоской. Обман, как плющ, обвил дома, кварталы, Обвил людей, идущих по Тверской, Аэропорты, почты и вокзалы. Нужда, как плесень, заползла в углы, В бумажники, в авоськи, склянки, крынки, В печные трубы, ржавые котлы, За воротник, в карманы и ботинки. В столице осень. Двадцать первый век. Врезаясь в птичий клин тяжелым кланом, Нас давят сверху силой и обманом, Сначала слышен крик, чуть позже смех. Они смеются громко, без стыда, Пугают новым сроком, новым годом, И гонят бессловесные стада, Которые, сквозь смех, зовут народом. А Оруэлл все это знал давно, Нарисовал чудовищную схему, Мы смотрим современное кино На старую классическую тему. За дверью – бесконечная война, Гремят по перелескам эшелоны... У старых книг грошовая цена, Увы, их не читают миллионы. Мы не живем, мы смотрим этот фарс, Где в ранг искусства возвели юродство. А Старший Брат заботится о нас, Чем больше серий, тем сильнее сходство.